О чем промолчал Либерман, нарушив молчание
В приличных обществах новому правительству дают «100 дней тишины» - не критикуют, милосердно предоставляя свежей команде время для адаптации, а обозревателям – для выводов. Заняв пост министра обороны, Авигдор Либерман объявил «100 дней тишины» в одностороннем порядке, провозгласив мораторий на свои публичные выступления и интервью.
Односторонние шаги, как израильтяне могли убедиться и на более глобальных примерах, не налагают никаких обязательств на противоположную сторону. Либермана стали троллить с первого дня его назначения на должность, припомнив ему все, сказанное за годы политической деятельности, придавая полемическим фразам полуторадесятилетней давности статус векселей, подлежащих немедленной оплате. А он, против своего обыкновения, даже не огрызался. Взятый на себя обет молчания выдержал полностью. Довольно тяжелое испытание для политика, особенно учитывая характер конкретного персонажа. Но, с другой стороны, долгий мораторий повысил интерес к нему со стороны журналистов и СМИ, изголодавшихся по свежему мясу, нагулявших аппетит.
Место встречи
Теперь этот срок истек, и ровно день в день после ста Либерман вышел на люди. Сделал он это в Ариэльском университете в Самарии. Имеет значение не только время, но и место. Израильтянам вполне понятна связанная с ним символика, хотя и им могут быть неизвестны некоторые детали. А иностранцам стоит объяснить.
Это самый молодой университет Израиля, единственный, расположенный на «территориях», за «зеленой чертой». Самый «русский» вуз еврейской страны: треть студентов и преподавателей – русскоязычные, единственный университет, где ректором – репатриант 90-х, профессор Михаил Зиниград.
Ариэль был основан в 1978 году несколькими семьями энтузиастов во главе с ныне покойным Роном Нахманом, потомком основателей одного из первых израильских городов - Петах-Тиквы, как поселенческий форпост на случай прорыва вражеских войск из Иордании к Тель-Авиву и Иерусалиму. Его заложили на пустынной скале, в стратегически важном, но совершенно не приспособленным для жизни месте, которое арабы называли Джабель Мават – «холм смерти», и никогда там не селились из-за страшных ветров и отсутствия водных источников. Евреи тоже не стремились туда толпами по тогдашнему бездорожью через враждебные арабские деревни, в дома-караваны, с привозной водой в цистернах и электричеством из генераторов на солярке.
Мне рассказывал как-то канцлер университета, активист «Ликуда», в прошлом министр финансов, Игаль Коэн-Оргад, как родилась идея привлечения в Ариэль молодежи. В то время, на рубеже 80-х, в Израиле ощущался острый дефицит инженерных кадров и базы их подготовки. И решено было создать в поселении инженерный колледж. Дефицитная специальность, мало учебных заведений готовили специалистов технического профиля, и сюда, как и ожидалось, потянулись ребята после армии, которых не пугали трудности жизни в Ариэле и дороги к нему.
Не прошло и десяти лет, как общую нехватку инженеров смыло волной русской алии, где с инженерными дипломами были, если не каждый второй, то каждый третий. И колледж преобразовали в университетский центр. Первые лаборатории создавали с привлечением русскоязычных ученых-репатриантов, которых тоже образовался избыток, а работать им было негде. Началась борьба за превращение центра в полноценный университет. Либерман, в то время генеральный директор министерства главы правительства, обеспечил этой идее правительственную поддержку на первом этапе, а затем НДИ пробивала получение статуса через препоны и академического истеблишмента, и политического.
Так университет стал в Ариэле «градообразующим предприятием». Число студентов в нем почти сравнялось с количеством жителей, а скоро и превзойдет его. Благодаря своему вузу город превратился в непризнанную столицу Самарии. При любом раскладе урегулирования с палестинцами он останется под израильским суверенитетом однозначно.
В общем, совершенно естественно, что Либерман – глава партии, воспринимаемой как «русская», правая, поддерживающая поселенческое движение, - выбрал для первого публичного выступления в новой должности именно Ариэльский университет.
Тем более, что добавился и новый дополнительный фактор: все, происходящее за «зеленой чертой», от общей обстановки до планов развития и их реализации, находится в ведении министерства обороны. Впервые определять судьбу Ариэля будет настолько свой – и «русский», и поселенец, и правый, и непосредственно причастный к созданию градообразующего вуза.
Так что в зале, заполненном, в основном, студентами, преподавателями, сотрудниками университета, жителями и руководителями Ариэля, его встречали с исключительным радушием. Для своего премьерного выступления он выбрал, можно сказать, тепличную аудиторию - потенциальных или явных сторонников. Но выступая перед ними, он обращался не только к ним.
За рядами кресел тесно выстроились треноги с камерами всех израильских телеканалов. Каждое слово министра обороны записывалось и анализировалось, отдельные фразы тут же, онлайн, превращались в заголовки на популярных сайтах еще по ходу выступления. С них начинались вечерние выпуски новостей. И здесь трудно было бы рассчитывать на такое же положительное восприятие, которое царило в зале.
Что он сказал?
Ожидания журналистов, которых тоже было немало на встрече, оказались большими, чем им удалось услышать. Либерман не стал произносить программную речь, начал сразу отвечать на вопросы. К моменту, когда он вышел на трибуну, их накопилась полная коробка размером чуть поменьше обувной. И ответить он успел на ничтожную часть из них, пообещав, прощаясь, что прочитает все и на все ответит, но уже не с этой сцены.
Коллеги, которые внимательно следят за политическими дебатами и заявлениями самого Либермана, высказывали даже разочарование: во-первых, мало, во-вторых, он не сказал ничего принципиально нового – чего в том или ином виде не высказывал раньше, чего от него нельзя было ожидать. Я тоже был в числе этих разочарованных скептиков.
Но, пересмотрев и прослушав записи, понял, что в этом и есть главный ответ на главный вопрос, который возникал во время трехмесячного молчания Либермана. Вопрос заключался в том, изменился ли он после драматического изменения статуса – от непримиримого оппозиционера, резкого критика принципиальных политических решений и общей обстановки (а таковым он стал еще до формального перехода в оппозицию). Звучали мнения, что получив желанную должность, он остудит свой всегдашний пыл, смягчит позицию, приспособит ее под сложившийся мейнстрим.
Ничего этого не произошло. На трибуне был тот же Либерман, и многие ответы по принципиальным, стратегическим вопросам он начинал словами «Как я уже не раз говорил…». И в некоторых вещах был еще более резок, чем прежде.
По поводу солдата Элиора Азарии, пристрелившего террориста в Хевроне и находящегося сейчас под судом, он заявил, что солдаты, посланные народом Израиля на его защиту, должны быть защищены государством и армией от любых нападок. Для претензий к армии может быть только один адрес – министр обороны. А место армии всегда на стороне солдат, даже в тех случаях, когда они совершают ошибку.
По поводу перспектив мирного процесса – темы, которая станет особо актуальной сейчас, в ходе открывшейся на днях сессии Генеральной ассамблеи ООН, где вновь будет подниматься палестинская проблема. Отдельного мира с палестинцами не будет, потому что его не может быть в сложившихся условиях никак.
Для этого, даже для того, чтобы вести с ними переговоры о мире, сказал Либерман, у них должен быть лидер, пользующийся поддержкой хотя бы 90% населения. Такого лидера нет и не предвидится, и это точно не Абу-Мазен, который сейчас отменил муниципальные выборы, потому что нет у него никаких шансов на них победить. Мир, каким его представляют американцы или европейцы, у Израиля с палестинцами невозможен. Речь может идти лишь об урегулировании конфликта. Но переговоры о нем следует вести прежде всего с умеренными арабскими странами, а не с палестинцами, которые несамостоятельны, несостоятельны и недееспособны. Косвенно в этом можно прочесть ответ насчет веры Либермана в идею палестинского государства. Ее нет. Всякое урегулирование возможно только на общерегиональном уровне. Остальное – иллюзии.
Иллюзии, по его мнению, и попытки Запада и России сохранить существующие страны Ближнего Востока в нынешних официальных границах. Сирия, Ирак, Йемен, Ливия уже разделены между конфессиями и группировками, и не признавать этот факт – пустая трата времени и сил.
Все это в той или иной форме можно было услышать от Либермана и раньше. Единственный новый вывод из его ответов на вопросы, на которые он успел ответить, - что это прежний Либерман. Должность его не изменила. И по мне, этот вывод – обнадеживающий.
О чем умолчал?
Гораздо важнее, и с новостной точки зрения, интереснее то, что он на своем первом публичном выступлении в новой должности не сказал – по нехватке времени или потому что не вытащил соответствующие вопросы из коробки, пока находился на трибуне. Или – потому что пока нельзя говорить публично.
Это – что касается непосредственно его новой должности. Мы, публика, узнаем о том, что он делает на посту министра обороны, - по уровню безопасности в стране, по тенденциям в этой области.
Здесь – небывало жесткая реакция на каждый теракт, на каждый, даже случайный, обстрел. Немедленная блокада территорий, откуда выходят террористы, - деревень и целых регионов. Лишение права на работу в Израиле семей и кланов, к которым принадлежат террористы. Разрушение домов. Отказ в выдаче трупов. Объявленная политика «кнута и пряника» для жителей территорий. Непропорционально жесткие ответы на ракеты и минометные снаряды. Раньше, до прихода Либермана в министерство обороны, такого не было. Это – явная положительная тенденция. Она внушает надежду, что и более обширные планы, о которых новый министр пока предпочитает не говорить, осуществимы.
На его теперешней должности надо меньше говорить, но больше делать. Тем, кто описывает, это не очень удобно. Но тем, кто живет здесь, важнее, чтобы он делал, что задумал. Даже если нельзя об этом узнать и рассказать.
Владимир Бейдер
«Вести», 15 сентября